как изучать комиксы?

– Моя работа посвящена скорее тому, как современные российские комиксисты вспоминают о становлении российского комикса в конце 80-х и в 90-е годы XX века, – о так называемом Диком веке российского комикса. Я брал интервью у комиксистов, которые занимались этим в конце 80-х годов, в основном у участников комикс-студии «КОМ» и журнала «Велес». Больше всего меня интересовали два вопроса. Во-первых, почему в СССР так и не появилась полноценная комикс-культура? И во-вторых, почему в конце 1980-х словно из ниоткуда появилось огромное количество людей, готовых эти комиксы рисовать? Это история о том, как советский субъект воспринимал «западные» медиумы, насколько глубоко они входили в его жизнь и насколько активно советские подростки, а потом уже состоявшиеся художники читали комиксы: на протяжении 1970–1980-х годов комикс-культура была «скрытой», «подпольной», но тем не менее она затронула определенную часть «последнего советского поколения». 

– Дело в том, что Сomics Studies – это очень широкая дисциплина, которую лучше воспринимать как зонтичный бренд для многих непохожих друг на друга направлений. Здесь можно упомянуть Скотта Маклауда, автора книги о комиксах «Понимание комикса», вышедшей в виде комикса, – работы, откровенно говоря, не бесспорной, но зато самой вдохновляющей. Можно также назвать книгу Нила Кона “The Visual Language of Comics” и “Systéme de la bande dessinée” Тьерри Гронстина, но это специалисты, которые скорее занимаются семиотикой комикса, его языком и, в случае Кона, когнитивными исследованиями. Среди историков можно вспомнить Марианну Хирш, которая развивала свою концепцию постпамяти. Больше всего мне интересны авторы, исследующие автобиографии в комиксах, – это прежде всего Чарлз Хэтфилд и Элизабет Эль Рефай.

– Дело в том, что «комикс» – это некий дискурс того, что мы считаем комиксом. То, что вы, скорее всего, считаете комиксом, является его наиболее развитой современной формой. То есть когда объединяется нарратив в виде последовательных изображений, с одной стороны, а с другой – используется взаимосвязь слова и изображения, а в результате появляется «третий смысл». Но лично я не люблю понятие «комикс»: считаю его не то чтобы ложным, а в принципе неэффективным, потому что комиксные формы – взаимодействие изображения, текста и построение с их помощью нарратива – существовали практически всегда, и уж три тысячи лет как минимум. 

Но комикс – это все-таки язык, а не медиум. И вы этим языком можете пользоваться, даже когда создаете, например, древнеегипетские фрески или переходите к формату журнала. Или когда переходите к цифровым версиям современного комикса, которые принципиально отличаются от всех прошлых форм, потому что расширяется их взаимодействие с другими медиумами. Например, если вы забьете в Google «цифровые интерактивные комиксы» (или популярные в Японии «бидзюару нобэру» – визуальные компьютерные романы), то увидите, как эти комиксные формы взаимодействуют с анимацией, с элементами, которые используются во флеш-играх, то есть вы увидите развитую комикс-форму. Но при всем «родстве» между ней и какой-нибудь житийной иконой будет историческая и медиальная пропасть. Комикс – это не один медиум, это несколько медиумов. Базовый язык является общим, но используется в совершенно разных контекстах и в разной технологической ситуации. 

– Например, Юлию Магеру, которая занимается мангой. В Японии уже выходил сборник статей под ее редакцией, и насколько я знаю, в ближайшее время должен выйти второй. Интересны культурные трансферы, которые возникают между Японией и Россией, по крайней мере, в сфере такого феномена, как русская манга. Мне кажется, самые содержательные исследования как раз и создаются в таком интернациональном контексте.

Еще, насколько я знаю, Наталья Самутина, культуролог из НИУ ВШЭ, которая уже сделала себе имя, занимаясь массой других вещей, сейчас переходит в исследование практик чтения манги – это здорово, когда признанный ученый начинает заниматься такими вещами! Если мы будем ждать, когда из нынешних магистрантов и аспирантов вырастут заслуженные исследователи мирового или российского комикса, то это, возможно, случится, но может занять очень много времени. Нужно «ускорение», и оно может случиться только за счет «миграции» уже признанных специалистов. Надеюсь, что рано или поздно это произойдет.

– Я думаю, что за последние пять лет для тех, кто находится внутри российского комикс-сообщества, очевиден качественный переворот: пять лет назад никакой «комикс-индустрии» попросту не было – еще не появилось издательство Bubble, не было профессиональных художников-комиксистов, которые бы работали за зарплату восемь часов в день. Пять лет назад не было такого числа активных издателей комиксов, и у них не было такой сильной сегментации. Не было того бума комикс-шопов, которые теперь появляются по всей стране: вы можете приехать сейчас хоть в Архангельск, хоть в Тверь или Екатеринбург и найдете там местный магазин комиксов, а вокруг него – свою комикс-тусовку. Не было того, что называется комикс-журналистикой, – большого количества блогов о комиксах, которые есть сейчас, и людей, которые называли бы себя комикс-критиками. Наконец, еще несколько лет назад не было публичных дискуссий, научных конференций с участием исследователей комиксов. 

Что касается мнения Ивана Ешукова о том, что в России нет комиксов, а настоящих авторов – не больше десяти, то во-первых, сам Ешуков точно входит в эту десятку («Боровицкий» – один из лучших графических романов в России), во-вторых, прав он только отчасти. Авторский комикс требует, чтобы автор был одновременно и художником, и сценаристом. Таких авторов очень мало, но при этом надо понимать, что у нас еще масса отличных сценаристов.

– Мы решили внести больше элементов дискуссии не только между исследователями комикса, но и между людьми, которые его создают. Шла дискуссия о «первом постсоветском поколении» комиксистов, о «детях 1990-х» как главных творцах современного российского комикса: я постарался собрать людей, которых считаю наиболее яркими представителями комикса в современной России. Во многом я их приглашал для того, чтобы взять у них интервью. Мне хочется, чтобы конференции «Науки о комиксах» оставляли после себя и некий исторический материал, который могли бы использовать будущие исследователи: сейчас российскому комиксу нужен не столько музей, сколько архив. И здесь надо начинать с архивации тех материалов, которые накопились за годы существования главных комикс-фестивалей в России: «Бумфеста» в Санкт-Петербурге и «КомМиссии» в Москве. Некоторое время назад я беседовал с Дмитрием Яковлевым, издателем «Бумкниги» и организатором «Бумфеста», и идея создать архив «Бумфеста» ему сильно нравится, потому что скопилось огромное количество работ, свидетельствующих о развитии фестивальной комикс-культуры в России на протяжении уже десятилетия. Они не должны пропасть.

– В последний раз у нас было несколько секций. Была секция, которую мы назвали «Национальный» комикс: границы и их отсутствие», там мы много говорили о влиянии комиксов разных стран друг на друга. На секции «Телесность: автобиография и супергероика» мы затронули вопрос разного понимания телесности в комиксном повествовании. Я уже говорил об особенностях «автографического тела», о том, что тело протагониста само по себе может быть метафорой; в случае с анализом телесности в супергероике мы имеем дело уже с культурными конвенциями, которые влияют на то, как следует изображать идеальное мужское и женское тело.

– Нет, я все же сторонник более демократичного отношения к комиксу. Можно, конечно, говорить, что Россия должна породить великие комиксы и так далее, но это не так уж и важно. Мне кажется, надо больше думать не о том, как нам породить пять львов толстых, а как нам породить миллионы образованных людей. А главное, каким образом это сделать. И здесь нужно увидеть, как комикс можно использовать для того, чтобы сделать нашу жизнь если не легче, то хотя бы богаче. И если резюмировать доклад Татьяны Киселевой, то основной тезис там как раз и заключался в том, что комикс является хорошим средством для обучения ребенка и для его безболезненного самоутверждения и формирования его позитивных представлений о себе самом. У меня же был, может быть, еще более конкретный посыл, который заключался в том, что, к сожалению, в России (может быть, не только в России, но я хочу сказать именно про нашу страну) отсутствует культура семейной памяти, то есть она у нас крайне слабо развита.

Я думаю, что, к сожалению, советский период очень сильно на это повлиял: людям приходилось так или иначе скрывать свою биографию, переписывать ее – то, что мы неоднократно можем наблюдать в 20-е и в 30-е годы. Это такое время молчания (здесь в том числе речь идет и о моей собственной семье), когда о каких-то страшных вещах, связанных с репрессиями, люди старались молчать и не передавать эту память. И по сути, не передавать никакой памяти вообще, потому что советская культура была очень сильно обращена в будущее, хотя она во многом формировала определенное отношение к прошлому. Не создавалось никакой конвенции для конкретного индивидуального человека, что история его семьи в принципе важна и он должен о ней размышлять, как-то ее сохранять и записывать. 

В моем докладе был очень простой тезис на этот счет – он идет от моего личного увлечения устной историей и связи устной истории с фотографиями. У каждого человека в семье обычно есть фотоальбом, но когда мы начинаем его использовать? Обычно мы делаем это, когда все собираются вместе. Например, ваши бабушка или дедушка начинают вам рассказывать про эти фотографии, про их контекст и про то что происходило, они начинают рассказывать про себя, про свою семью. С другой стороны, когда люди, которые понимают эти фотографии, уходят, нам остается множество визуальных источников. С одной стороны, их очень много – гораздо больше, чем у наших предков в XIX веке, а с другой – мы не очень понимаем их контекст, то есть это та история, которая во многом от нас ушла. 

И мой призыв заключался в том, что нужно превращать семейные фотоальбомы в семейные комиксы, то есть должно происходить взаимодействие изображения и текста: люди должны расспрашивать своих родственников про эти фотографии и записывать рассказанные истории рядом с ними. Впоследствии можно работать с этим фотоальбомом, можно выделять различные фотографии, выстраивать их в единый нарратив, то есть создавать действительно настоящую семейную историю, настоящую семейную хронику, чего у нас, к сожалению, пока нет.