Возможно, проблема в том, что рабочие выбирали, наверное, не совсем правильную форму для выражения своих проблем. Там были две типичные линии. Либо ты пытаешься ничего не говорить (или пытаешься говорить то, что хочет слышать начальство), либо ты говоришь то, что ты хочешь, но в формате «вы не правы – я прав, у нас это так происходит, вы ничего не знаете, прислушайтесь ко мне, я знаю лучше». Хотя когда я с начальником производства пыталась взаимодействовать, у нас, на мой взгляд, была достаточно эффективная коммуникация. Потому что я пыталась адаптировать требования рабочих и в другом формате с ней общаться.
А так у рабочих возникало, конечно, недовольство и ощущение, что их не понимают, что их не слушают. И была вот эта классика жанра, когда рабочие с матом, со всеми этими словами кричали в курилке что-то вроде: «Да пусть она или какой-то другой начальник придет и поработает хотя бы смену одну здесь и посмотрит, как это работает!» Такой вот подход. Поэтому по заводу одно время даже ходила легенда, что я пришла туда поработать, чтобы потом выйти наверх и при этом понимать, как все устроено. Выйти наверх именно в плане карьерного роста: стать директором завода или что-то в этом роде.
– Никто из коллег не приблизился к тому, чтобы раскрыть твою «легенду», – то, что ты на самом деле исследователь?– Я не то чтобы играла там в шпиона. Просто было проще для установления нормального уровня доверия именно прийти и сначала стать своим, а потом уже раскрываться. Раскрыть себя – это была уже потребность, особенно когда у меня завязались дружеские отношения с коллегами. Первой я рассказала о проекте одной из своих близких подруг. Это стало еще проще сделать, когда, спустя несколько месяцев работы в поле, наше начинание поддержал фонд «Хамовники» и исследование приобрело определенную структуру.
– То есть спустя несколько месяцев работы в поле у вас наконец появился какой-то план?
– Не только план, но и определенная ответственность: мы должны были выдать определенный результат, и это определенным образом структурировало нашу работу. Ты понимаешь, что это не для себя, не какая-то игра, не забава, а ты в любом случае должен что-то сделать. Плюс когда с фондом у нас завязались отношения, у меня было уже больше оснований говорить коллегам-рабочим о том, что я провожу исследование. Аргументация в стиле «мне интересно, я люблю науку, и поэтому пришла сюда» не вызвала большого доверия среди них.
Рабочие правда не понимали, что кто-то может прийти на завод работать днями и ночами потому, что ему интересно и он что-то там будет писать. Хотя подозрения по поводу того, что я пишу какую-то книгу или еще что-то делаю, конечно, возникали. В итоге я все равно раскрылась перед своими коллегами. Зимой у нас был корпоратив перед новогодними праздниками, там была большая часть нашей бригады. Уже в неформальной обстановке, с бокалом вина я рассказала им о том, что работаю на заводе не просто так.
– И как люди отреагировали, узнав что на самом деле ты проводишь исследование?
Довольно позитивно. Отчасти, возможно, потому, что они знали меня уже полгода на тот момент, – и знали, в принципе, как хорошего рабочего, то есть я свои обязанности выполняла довольно ответственно. И как помощника в плане компьютера, каких-то писем, текстов, то есть у меня была какая-то, наверное, немаловажная роль в этом коллективе, поэтому ко мне относились таким образом. Но у них все равно чувствовался какой-то вопрос ко мне, хотя напрямую они его не озвучивали, они не спрашивали: «А что же ты все-таки здесь делаешь?»
Тем не менее у них постоянно проскальзывало что-то вроде: «Иди, найди себе нормальную работу, что ты здесь забыла?» И в какой-то момент две мои близкие подруги (с которыми я общаюсь до сих пор), узнав об исследовании, сказали, что я могу спокойно включать диктофон во время наших встреч и их это совершенно не смущает. У них уже было определенное доверие ко мне, и они знали, что я не буду обращать всю эту историю против них.
– Но если все-таки говорить о структуре вашего исследования, что вы планируете сделать? Реконструировать жизненный мир рабочего, проанализировать его повседневность?
– В фонде «Хамовники» наш проект проходит под названием «
Этнография рабочего места» – он довольно широкий в плане своего охвата. Например, когда мы выступали на батыгинском семинаре в Институте социологии РАН, у нас была презентация, которая называлась «
Семья и труд в жизни заводских работниц». Мы говорили именно о женщинах и об их отношении к работе, с работой, с трудом и их отношениях в семье – настолько, насколько возможно было на том этапе реконструировать и показать все это. И это, наверное, основные направления нашего интереса: семья, досуг, работа и отношения с руководством. Но отсюда много разных вещей вытекает. Например, интересный и, наверное, самый волнующий вопрос связан со временем.
– Ты имеешь в виду бюджет времени рабочего?
– Примерно. Речь о режиме работы и жизни рабочего в соответствии с этим режимом. Ты уже строишь и свою личную жизнь, свою семью, свой какой-то досуг в соответствии с тем, как работает завод. А завод иногда работает непредсказуемо. Бывали случаи, когда, например, дали отпуск, а потом нет, мотивируя тем, что надо выполнять план. Или идут выходные, но завод все равно работает. Словом, сложно быть уверенным в том, что выходные – это выходные, не говоря уже о длительных отпусках или отгулах.
Плюс есть важная история, связанная, например, с фабричными семьями. То есть случай, когда семью создавали либо двое рабочих с фабрики, либо они приходили туда вместе или один пришел – второй или вторая за ним. И вот эти союзы семейные, иногда с маленькими детьми, это все тоже связано и со временем, и с режимом работы. Потому что, когда два супруга не имеют особой возможности кому-то отдавать детей, они вынуждены работать в разные смены.