КАК изучать ПУБЛИКАЦИИ О СЕКСУАЛЬНОМ НАСИЛИИ?

первый опыт исследования

13:58, 27 ОКТЯБРЯ 2017
ФОТО:  ИЛЛЮСТРАЦИЯ: ДАРЬЯ ЗАХАРОВА
Студентка третьего курса факультета социальных наук НИУ ВШЭ Оксана Дорофеева рассказала, как пробовала исследовать истории в интернете о сексуальном насилии. Оксана изучала анонимные публикации и сравнивала их с неанонимными на ту же тему. Ее работа была выполнена в рамках Школы качественных интернет-исследований, которую организовал «Клуб любителей интернета и общества». 

— Как вы решили заняться проблемой сексуального насилия?

— Когда я участвовала в Школе, нас спросили: что бы вы хотели поизучать? И я начала думать: а что хотела бы изучать? Я решила, что мне интересны анонимные публикации на какую-нибудь сензитивную тему, ведь мы знаем, что добыть сензитивные данные – штука довольно сложная, а тут люди сами об этом пишут.

Я обратила внимание на «Подслушано» (публичная страница ВКонтакте, на которой размещаются анонимные истории пользователей. – Примеч. ред.) как на отдельный мир таких историй. Тогда я еще не знала, что за тема должна быть у этих текстов. Но началась акция #ЯНеБоюсьСказать (в рамках которой пользователи Facebook рассказывали о произошедшем с ними сексуальном насилии. – Примеч. ред.), и все сошлось. Флешмоб собрал очень много публикаций под своим именем о суперсензитивной теме, и в «Подслушано» также есть тексты с данной тематикой, только анонимные. Мне было интересно сравнить анонимные публикации с неанонимными.
 
Мы обсуждали предмет исследования с тьютором школы, и она предложила концепт “accounts”. У этого термина нет русского перевода, может быть, когда-нибудь будет. Концепт довольно интересный: это высказывания, которые помогают автору объяснить какое-то неподобающее поведение – свое или чужое, – в ситуации, которую кто-то оценивает.
 
— А можно вместо слова “accounts” использовать «оправдание»? 

— Нет, оправдание – один из видов accounts. Есть много классификаций, некоторые из них очень громоздкие (в них выделяется более 120 видов).
Но базовое разделение включает “excuse” («оправдание») и то, что называют “justification”. “Excuse” – это когда человек говорит: да, ситуация действительно неподобающая, но виноват в этом кто-то другой (или что-то другое). А “justification” – это когда человек признает свою ответственность за действие или ситуацию и считает свое действие в этой ситуации правильным. Классический пример про солдата: убивать людей неприемлемо, но я вообще Родину защищал на войне, поэтому все делал правильно, исполнял свой долг и так далее.
— Откуда вы заимствовали концепт “accounts”?

— По-моему, он ведет свое начало из социальной психологии и философии, но сейчас используется также и социологами. Свое понимание я основывала на статье Марвина Скотта и Стенфорда Лимана “Accounts”. Когда делаешь что-то в первый раз, тяжело ориентироваться в огромном потоке разных интерпретаций, поэтому для анализа кейса я взяла общее определение и конкретную классификацию, чтобы иметь какие-то рамки, отправную точку.

— Какие еще исследования “accounts” вам известны?
 
— Концепт “accounts” часто применяют для работы с сензитивными темами. Например, в статье Дианы Скалли и Джозефа Маролла изучалось, как “excuses” и “justifications”, используемые осужденными насильниками, помогают им относиться к себе не как к насильникам. Есть примеры того, как концепт “accounts” используют для изучения наркоманов.

Также существуют некоторые работы, посвященные accounts в интернете. Например, описывают, как студенты пишут преподавателям по электронной почте, что пропустили семинар, не сделали задания, – и там как раз присутствуют accounts.
Изображение

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: ДАРЬЯ ЗАХАРОВА

— Как вы думаете, почему люди испытывают потребность анонимно или неанонимно рассказывать истории о сексуальном насилии в интернете?
 
— Мне кажется, что это способ рассказать свою историю, избежав определенного количества социальных санкций: каких-то последствий того, что эту историю узнают окружающие. Возможно, избежать стигмы. Все, что опубликовано в «Подслушано», остается там, потому что автор анонимен. В своей повседневной жизни или даже в “real name” интернет-жизни он не связан с этой историей.
 
Почему люди выкладывали посты в рамках «Я не боюсь сказать» – это отдельная тема, и наверное, она должна изучаться с точки зрения психологии, потому что такие истории могут оказаться способом проработки травмы. Флешмоб, мне кажется, просто стал рамкой, внутри которой разрешено говорить. И если вдруг появляется такое пространство, люди эту возможность используют.
 
— Какие из историй вам больше всего запомнились?

— Была одна публикация, очень гневная, от девушки, которая не ездит с незнакомыми мужчинами в лифте.
Она вспоминала, как один ее знакомый мужского пола спросил: «Ну ты что, ну ты же их обижаешь, у тебя вообще никакого доверия к миру?» И дальше была огромная история о насилии, происходившем с этой девушкой, с помощью которой она объясняла, что у нее есть полное право на отсутствие доверия к миру. Получается, этот опыт, сама история о насилии становятся “justification” для «неправильного» поведения. И это, я думаю, один из самых интересных результатов, которые я получила.
— Чем различались анонимные и неанонимные публикации?

— В анонимных постах было больше «жести». Кроме того, там я обнаружила больше accounts: они встретились в 25 из 50 постов, тогда как в неанонимных – только в 12 из 51. Но и на «Подслушано», и на Facebook преобладал тип excuse. Это ожидаемо, так как сложно что-либо в ситуации сексуального насилия назвать нормальным или правильным.
 
Также был один тип accounts, который встречался только в неанонимных публикациях, только на Facebook в «Я не боюсь сказать». Это тип excuse, который сваливает ответственность за произошедшее на “biological drives”, то есть на природу, на «натуру». Есть хорошая публикация на эту тему: чуть ли ни каждая пятая жертва объясняет и оправдывает насилие тем, что насильники просто так устроены. И на Facebook был похожий случай: некоторые женщины в «Я не боюсь сказать» перекладывали ответственность на какие-то элементы своей физической привлекательности. То есть, например, «схватили, потому что было за что». Кто-то писал: «До сих пор ненавижу свою грудь, потому что она во всех моих несчастьях виновата». В другой истории дело происходило за границей, женщина говорила: «Моя славянская внешность для него как красная тряпка для быка». То есть через свою сексуально-физическую привлекательность женщины объясняют, почему они подверглись насилию.
Изображение

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: ДАРЬЯ ЗАХАРОВА

— Почему истории c “biological drives” встретились только на Facebook?
 
— Пока у меня есть только догадка: истории на Facebook более «нормальные», то есть более социально приемлемые, поэтому там не встретились какие-то совсем жуткие темы, например инцест. А в «Подслушано» они были. Возможно, в более «нормальных» историях как раз объясняют ситуацию за счет “biological drives”, потому что это никак не связано с сюжетом ситуации (условно, грудь есть у всех). Но то, что существует различие между платформами, – это интересно.
 
Я хочу продолжить работать с темой анонимности в интернете, с тем, как анонимность на платформе влияет на то, как человек репрезентирует себя или определенную ситуацию. Возможно, в этом мне поможет и данный кейс.
 
— Вы можете предположить, почему в «Я не боюсь сказать» меньшее количество публикаций, где есть “accounts”?
 
— На самом деле, я думала, что их там будет больше. Моя гипотеза основывалась на том, что в Facebook историю увидят друзья и знакомые автора, а потому он будет использовать accounts, чтобы рассказать более приемлемую версию событий и избежать стигматизации. Анонимность же, полагала я, освобождает от страха стигматизации, и поэтому исчезает необходимость объясняться или оправдываться. Но это оказалось не так, по крайней мере, по этим данным.
 
Здесь я вижу три возможных объяснения. Во-первых, на Facebook могут изначально выкладывать более «нормальные» истории, в которых не так часто надо прибегать к accounts. Во-вторых, это может быть связано с пространством флешмоба, в рамках которого люди смогли говорить о насилии открыто. В-третьих, анонимность на самом деле не действует на человека так, как я предполагала. Но это пока только гипотезы.
Изображение

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: ДАРЬЯ ЗАХАРОВА

— Трудно было работать с такими историями? Ваша эмоциональная вовлеченность могла сказаться на результате?

— Да, мне тяжело было с ними работать, я даже плакала. Но призма и взгляд исследователя всегда как-то влияют на результат. Возможно, если бы исследование проводил мужчина, ему было бы легче, так как описываемый в историях опыт ему незнаком. Понятно, что насилие в отношении мужчин тоже существует и о нем не надо забывать. Но мне кажется, мой гендер все-таки оказал какое-то влияние. Например, мужчина, возможно, посчитал бы, что «он меня связал» – это оправдание и accounts.

Так что трудность состояла не только в объеме описаний насилия, но и в том, что я старалась сохранять профессиональный способ взаимодействия с этими данными. Субъективность восприятия все равно необходимо учитывать. Это же мое решение – что классифицировать как accounts. Вспоминаешь все, что тебе рассказывали на методах: надо сидеть на этом «заборе» – ни туда, ни сюда. Не быть слишком отстраненным, чтобы чувствовать смыслы, но и не быть слишком вовлеченным, чтобы не стать предвзятым.
 
— На ваш взгляд, какие главные результаты этого исследования?
 
— Во-первых, я установила, что accounts появляются в публикациях о сексуальном насилии. В научной литературе, которую я упоминала, accounts используют агрессоры, а в текстах, которые изучала я, их применяют жертвы. Второй результат связан с тем, что на Facebook меньше историй с accounts. Это повод поднять важный вопрос о роли анонимности в коммуникации, так как лично для меня этот результат контринтуитивен. Также неожиданно для себя я обнаружила, что ситуация насилия сама по себе может стать accounts, как в этой истории с девушкой, которая боялась ездить в лифтах с незнакомцами.
 
Мне кажется, результаты получились очень интересные, и я хочу продолжить работу в этом направлении – посмотрим, подтвердятся ли мои предположения.