Эта дихотомия сработала, мы увидели «городское» и «деревенское», но нам все еще нужно было предложить модель, чтобы увидеть картографию этих отношений, понять, как гетто встраивается в город на территориальном и социальном уровнях. Для этого мы использовали идеи социолога Марка Грановеттера о сильных и слабых связях в социальных сетях. Грановеттер предлагает смотреть на общество как на единицы индивидов, которые создают между собой сети отношений из линий разных сил и разных конфигураций. Могут получаться бондинговые структуры, когда сильные связи на каком-то участке направлены вовнутрь и образуют узел (например, ученики начальной школы), и бринджинговые структуры, когда сильных связей внутри группы нет, но есть много мостов «наружу» (например, союз волонтёров или собрание директоров). И решили наложить тённисовские типы отношений на эти разработанные сетевые различения и смогли увидеть, как выглядят отношения «деревенского» и «городского» в социальном порядке города.
— Вы действительно реконструировали эту социальную сеть, строили граф? Или «сеть» просто стала удобным концептом?
— У нас не было возможности составить детальные карты для сотен мигрантов, поэтому мы просто спрашивали у информантов, с какими группами они общаются и входят ли в их круг городские. Стало понятно, что они контактируют только с водителями, которые приходят что-то починить, и теми, кто проживает и работает внутри «Шанхая». Получилось показать, что существует социальная выделенная бондинговая сеть, своеобразная область на карте социальных связей, на которую накладываются отношения.
При этом мы смогли сделать достаточно тонкую вещь. Среди интерпретаторов Тённиса есть в том числе Вебер, который говорит, что наиболее чистый конфликт возникает там, где сталкиваются гезельшафтная и гемайншафтная воли. Конфликты внутри гемайншафта уравновешиваются общими ценностями, внутри гезельшафта – договорами, судом и так далее. А конфликты на стыке не могут решиться ни так, ни так, решение в любом случае будет насилием, навязыванием своей воли.
И здесь важный момент, потому что мы тогда можем не просто увидеть, как локализованы сети гемайншафтных и гезельшафтных отношений, но и рассмотреть границы между ними, проявляющиеся в точках возникновения постоянных конфликтов. Мы видим полноценную карту более и менее выделенных гемайншафтных социальных общностей.
Мы также работали с ещё одной дихотомией, которая позволила различать, как эти отношения расположены не в социальном измерении, а в территориальном. По сути, мы заимствовали идеи географических наработок вернакулярных районов и концептов локальной идентичности. То есть смогли показать, что существует карта физически закрытых и открытых районов, в которых располагаются социальные связи. Они могут не совпадать: например, замкнутая группа гемайншафтных мигрантов может жить на одной территории с гезельшафтными горожанами. Но в случае «Шанхая» такая физическая выделенность совпадала: гаражи чётко отгорожены забором от жилых домов, а «деревенские» – от «горожан».
— Получается, вы предложили несколько связанных концептов для описания гетто. Они работают не только с «Шанхаем»?
— Конечно, не только. Нам было интересно посмотреть, способна ли наша модель различать альтернативные примеры гетто, видеть более богатую картину и объяснять ее. Для этого мы взяли несколько кейсов, в том числе случай деревни Челобитьево – с характерным названием. Это окраина Мытищ, хотя ее и называют деревней. Как и «Шанхай», она существует около 30 лет. Но если в ситуации «Шанхая» какие-то споры и судебные иски возникли, только когда начался период сносов, то в Челобитьево напряженность была постоянной: множественные столкновения и иски, и это освещалось в СМИ.
В итоге нам удалось показать, что эти два кейса отличаются тем, что в Челобитнево гемайншафтные мигранты не обладали собственной территориальной выделенностью. Мигранты жили рядом с остатками местных жителей-арендодателей, постоянно образуя новые конфликтные контакты с гезельшафтными местными жителями. Челобитьево стало примером «полуразрушенного» гетто, которое отчасти сформировано, но его границы нарушены на каком-то уровне. Это может происходить на физическом уровне, когда группа живет прямо внутри города, но не отделена от него, либо на социальном уровне, когда люди вынуждены поддерживать связи с теми, кто исповедует гезельшафтные отношения.