«Для культуролога нормально изучать порно»
Оксана Мороз – о профессии культуролога, Trauma Studies и Digital Humanities
15:35, 10 МАРТА 2017
Руководитель магистерской программы «Медиаменеджмент» в МВШСЭН, доцент РАНХиГС и Director of Studies научного бюро цифровых гуманитарных исследований CultLook Оксана Мороз – о профессии культуролога, цифровых гуманитарных исследованиях и изучении травмы.
Оксана, кто такой культуролог? Чем он занимается?
Если исходить из логики образовательных стандартов, это специалист по истории и теории культуры в широком смысле этого слова. Есть определенный набор предметов, который определяет, что должен уметь делать культуролог. В основном речь идет о глубокой теоретической подготовке, которая включает элементы философии, филологии, социологии, в небольшой степени – истории искусства. В общем, это что-то вроде «русифицированных» версий Cultural Studies и культурной антропологии, как ее понимают в США. Хотя конкретные компетенции и приобретенные навыки, конечно, зависят от преподавательского корпуса и конкретной школы, если мы говорим именно об образовании в этой сфере.
Оксана, кто такой культуролог? Чем он занимается?
Если исходить из логики образовательных стандартов, это специалист по истории и теории культуры в широком смысле этого слова. Есть определенный набор предметов, который определяет, что должен уметь делать культуролог. В основном речь идет о глубокой теоретической подготовке, которая включает элементы философии, филологии, социологии, в небольшой степени – истории искусства. В общем, это что-то вроде «русифицированных» версий Cultural Studies и культурной антропологии, как ее понимают в США. Хотя конкретные компетенции и приобретенные навыки, конечно, зависят от преподавательского корпуса и конкретной школы, если мы говорим именно об образовании в этой сфере.
Хорошо, а в чем принципиальное отличие «оптики», исследовательской позиции культуролога от взгляда на культуру, например, того же социолога или социального антрополога?
Для меня культуролог – это прежде всего человек, который интересуется производством практик и артефактов, но не людьми, а в лучшем случае – сообществами. Или же самим процессом производства, креативными стратегиями. То есть культуролог – это специалист, который изучает преимущественно производство культурных объектов, причем это не обязательно должно быть связано с современностью. Например, историк культуры вполне может изучать средневековые социальные практики. В этом случае важно, чтобы он обладал хорошей исторической подготовкой, но ставил в центр своих исследований логику репрезентации культуры в тот или иной период.
Для меня культуролог – это прежде всего человек, который интересуется производством практик и артефактов, но не людьми, а в лучшем случае – сообществами. Или же самим процессом производства, креативными стратегиями. То есть культуролог – это специалист, который изучает преимущественно производство культурных объектов, причем это не обязательно должно быть связано с современностью. Например, историк культуры вполне может изучать средневековые социальные практики. В этом случае важно, чтобы он обладал хорошей исторической подготовкой, но ставил в центр своих исследований логику репрезентации культуры в тот или иной период.
Я бы сказала, что культурологи – так же, как, например, социологи или политологи, – могут работать в смежных полях, занимаясь теми же медиаисследованиями или аналитикой травмы. То, что отличает именно культуролога в данных случаях, – внимание к конкретным процедурам производства, создания, репликации или медиации различных объектов культуры, причем совершенно не обязательно нагруженных какими-то фундаментальными смыслами. Например, для культуролога совершенно нормально заниматься изучением порно. Для нас это важнейший жанр, позволяющий увидеть отношение к телесности или отношение к сексуальности, связанное с определенным культурным контекстом.
Если мы заговорили про конкретные исследовательские поля, то как бы Вы определили круг своих интересов?
Я бы, наверное, выделила два важнейших поля. Во-первых, это цифровые исследования, Digital Humanities. Здесь мне интереснее всего работать со спецификой цифровой грамотности и практиками коммуникации в цифровой среде. Но это не Media Studies, а несколько иная область, требующая изучения интернета, софта, девайсов – вообще информационной среды.
Я бы, наверное, выделила два важнейших поля. Во-первых, это цифровые исследования, Digital Humanities. Здесь мне интереснее всего работать со спецификой цифровой грамотности и практиками коммуникации в цифровой среде. Но это не Media Studies, а несколько иная область, требующая изучения интернета, софта, девайсов – вообще информационной среды.
Во-вторых, это Trauma Studies, конкретнее – все, что связано с опытом и коллективными переживаниями травматизированных сообществ и репрезентацией культурных значений, которые они разделяют.
В общем, как культуролог я занимаюсь, с одной стороны, изучением цифровой среды, практик ее конструирования и конституирования соответствующего пользовательского опыта, с другой – исследованием проблематики коллективной памяти и коллективных представлений в обществах, которые пережили некоторые цивилизационные сломы.
Иллюстрация: Павел Бармин
Эти два направления, Trauma Studies и Digital Humanities, как-то пересекаются в Вашей исследовательской практике?
В моем случае эти направления существовали изолировано. Хотя сейчас есть идея сделать, например, проект по репрезентации “hate speech” в российских медиа. Для этого надо определиться с содержанием ключевого понятия, обнаружить его национальную специфику в ситуации отсутствия культуры консенсуса в России. Потом приступить к инструментальным действиям: собрать словарь, чтобы понять, как люди используют риторику ненависти/вражды. Таким образом, аналитика больших данных как совокупность методов точно не повредит.
Чем обусловлен Ваш интерес к Trauma Studies? Как он формировался?
Чем обусловлен Ваш интерес к Trauma Studies? Как он формировался?
Когда я заканчивала университет, в 2007–2008 году, было очень модно заниматься Media Studies, так что можно было бы вполне успешно включиться в это поле. Но случайно мне в руки попал сборник рассказов Сорокина «Пир». Сначала я с упоением его прочла, а потом решила: а почему бы не написать диплом на его материале? Так что в аспирантуру я пришла с более или менее понятным представлением о том, что является объектом моего будущего исследования. Но как к этим книгам подступиться так, чтобы получилась не филологическая, а культурологическая работа?
В этот момент, в 2009 году, вышел большой, на тысячу страниц, сборник «Травма:пункты» под редакцией Сергея Ушакина и Елены Трубиной. Он в то время, как мне показалось, прошел почти незамеченным. Забавно, но тогда, кажется, даже имя Алейды Ассман в российском контексте было известно далеко не многим, по крайне мере за пределами специалистов в области Memory Studies оно редко звучало. Сборник я прочла, поняла, что опубликованные тексты открывают бездну методологических возможностей, и решила заниматься именно Trauma Studies.
На самом деле все, что связано с изучением травмы в моем случае (с определенными оговорками, конечно), имеет отношение к истории моей семьи: по маминой линии это евреи, многие из которых не выжили во Второй мировой войне.
Возвращаясь к теме Digital Humanities, что на Ваш взгляд, принципиально поменялось в гуманитаристике с появлением «цифры»?
Не то чтобы поменялось – скорее «умножилось». Digital Humanities – это область, которая входит в компендиум других дисциплин или субдисциплин. Среди последних есть, например, такие, что центрированы не на изучении социального или гуманитарного измерения в чистом виде, а на анализе технологий и практик пользования (например, Critical Code Studies). Работая за компьютером, мы взаимодействуем с интерфейсами, за которыми стоит колоссальное количество алгоритмов. Соответственно, чтобы увидеть, на каких принципах строится машинно-человеческое взаимодействие, надо понимать, как создаются и функционируют алгоритмы.
Или, например, в каждом текстовом редакторе есть кнопка-пиктограмма (работающая по принципу метафоры), нажатие которой позволяет выполнить определенную программу. Видя такую пиктограмму, мы дешифруем смыслы, заложенные в образе, который должен быть нам знаком. Например, иконка с изображением дискеты – это команда «сохранить». Забавно, но современные дети часто не считывают в этой иконке изображение дискеты (они могли такой объект никогда в жизни не видеть), но прекрасно знают, что для сохранения документа надо нажать именно сюда. Впрочем, есть не только поколенческие, но и другие различия, которые влияют на пользовательский опыт.
Другой вид исследований, который уже в меньшей степени про технологию и в большей – про ее социальные эффекты, это то, чем занимается, например, Лев Манович. Речь о культурной аналитике и Software Studies. Эти исследователи в меньшей степени занимаются дискуссиями на тему цифрового неравенства и digital divide, но собирают так называемые «широкие культурные данные» о существовании человека в средовых ограничениях «цифры». Например, используя Гугл-карты, для того чтобы понять, как добраться до той или иной точки в городе, воспользуюсь ли я предложенным программой маршрутом или предпочту свой – и почему?
Лев Манович – эксперт по теории новых медиа, профессор Городского университета Нью-Йорка, руководитель Cultural Analytics Lab.
Иллюстрация: Павел Бармин
Если я правильно понимаю, Ваш интерес к Digital Humanities в итоге материализовался в виде Cultlook? Что представляет собой этот проект, и как он появился?
На самом деле это такая история двух культурологов, завязкой которой послужила травма. Идею проекта предложила Екатерина Арье, она CEO Cultlook. Катя тогда училась в магистратуре по культурологии, на носу была диссертация, посвященная дигитализации сериалов (речь шла о тех изменениях, которые возникают в сериальной культуре с переходом на производство для онлайн-сервисов вроде Netflix). Когда она рассказала о своей идее, я спросила: зачем сейчас делать исследовательский проект, это же большой объем работы, который может отвлечь от написания ВКР? На что получила ответ: если такую идею не воплотить в проект, то чего тогда стоит культурологическое образование? Зачем обучаться всему комплексу аналитических процедур, который предлагает культурология, и при этом не иметь возможности реализовать их в какой-то практический “output”? Этот ответ поразил меня, и мы тут же стали придумывать стратегию проекта, его идеологию, довольно быстро появился и сайт.
В течение года, что прошел с момента запуска, мы постоянно докручивали CultLook. Менялась концепция: изначально мы хотели делать проект-тезаурус по важнейшим гуманитарным концептам и проблемным областям. Потом, прикинув объем работ и возможные доступные человеческие ресурсы, мы решили сосредоточиться на тематике “digital”, которая привлекала нас обеих. Первое время нам очень помогали выпускники нашей программы по культурологии в РГГУ: кто-то переводил, кто-то редактировал тексты. К моменту запуска у нас обеих имелись контакты в академической среде – это позволило выйти на первые публичные мероприятия.
У нас выработались определенные направления деятельности, в каждом из которых мы совмещаем интерес к исследовательской деятельности со стремлением производить полезный для наших читателей продукт. Мы публикуем тексты, близкие к академическим (с поправкой на то, что мы против утяжеленного и сухого языка), и практические «лайфхаки» (например, мы рассказываем, как пользоваться теми или иными онлайн-инструментами для организации более результативной профессиональной деятельности). Также мы публикуем авторизованные переводы оригинальных статей (например, Льва Мановича, Рениры Гамбарато, Марка Доза) и гайдов по менеджменту удаленных команд. Еще мы проводим публичные мероприятия в форматах конференций, тренингов, воркшопов, лекций. Формат мероприятий зависит от запроса аудитории: один раз мы даже читали удаленно академическую лекцию в рамках празднования столетия Пермского университета.
Чем Вы занимаетесь сейчас?
Во-первых, я по-прежнему остаюсь исследователем. Я продолжаю изучать феномен “hate speech”, реализую проект по экологии и этике «цифры» (например, недавно в CultLook мы издали текст про «энафизм»). В прошлом году с Евгенией Сусловой мы начали в Cultlook проект по интерфейсам – очень надеюсь, что будем продолжать его и в этом году в формате case-study, у нас есть большие планы на совмещение оптик филологов и культурологов.
Во-вторых, как представитель образовательных институций я разрабатываю сейчас новые стратегии преподавания дисциплин, связанных с подготовкой медиаменеджеров и стартаперов, заинтересованных в создании цифровых инициатив. Весной мы с коллегами предполагаем запустить серию публичных мероприятий, где теоретики и практики встретятся для обсуждения специфики таких гибридных профессионалов.
Наконец, я с удовольствием включаюсь в разнообразные просветительские проекты – это, кстати, отличный способ найти единомышленников и внести свою лепту в создание комьюнити профессионалов.